Неточные совпадения
Луиза Ивановна с уторопленною любезностью пустилась приседать на все стороны и, приседая, допятилась до дверей; но в дверях наскочила задом на одного видного офицера с
открытым свежим лицом и с превосходными густейшими белокурыми бакенами. Это был сам Никодим Фомич, квартальный надзиратель. Луиза Ивановна поспешила присесть чуть не до
полу и частыми мелкими шагами, подпрыгивая, полетела из конторы.
Захотелось выйти на
открытое место, на площадь, в
поле, в пустоту и одиночество.
Лошадь осторожно вошла в
открытые двери большого сарая, — там, в сумраке, кто-то взял ее за повод, а Захарий, подбежав по прыгающим доскам
пола к задней стенке сарая, открыл в ней дверь, тихо позвал...
Он взял фуражку и побежал по всему дому, хлопая дверями, заглядывая во все углы. Веры не было, ни в ее комнате, ни в старом доме, ни в
поле не видать ее, ни в огородах. Он даже поглядел на задний двор, но там только Улита мыла какую-то кадку, да в сарае Прохор лежал на спине плашмя и спал под тулупом, с наивным лицом и
открытым ртом.
— Льет да
поливает! — ропщет она, — который уж день эта канитель идет, а все конца-краю тучам не видать. Намолотили с три пропасти, а вороха невеяные стоят. [В то время ни молотилок, ни веялок не было; веяли с лопаты на
открытом гумне, при благоприятном ветре.] Кабы Федот — он что-нибудь да придумал бы.
Но дня через два, войдя зачем-то на чердак к нему, я увидал, что он, сидя на
полу пред
открытой укладкой, разбирает в ней бумаги, а на стуле лежат его любимые святцы — двенадцать листов толстой серой бумаги, разделенных на квадраты по числу дней в месяце, и в каждом квадрате — фигурки всех святых дня.
День был холодный, нищие сидели здесь с утра,
открытые свежему ветру, налетавшему с
поля.
Часа через два начало смеркаться. Солнце только что скрылось за облаками, столпившимися на горизонте, и окрасило небо в багрянец. Над степью пробегал редкий ветер. Он шелестел засохшею травою, пригибая верхушки ее к сугробам. Снежная равнина безмолвствовала. Вдруг над головой мелькнуло что-то белесоватое, большое. По бесшумному
полету я узнал полярную сову
открытых пространств.
К старикам протолкался приземистый хохол Терешка, старший сын Дороха. Он был в кумачной красной рубахе; новенький чекмень, накинутый на одно плечо, тащился
полой по земле. Смуглое лицо с русою бородкой и карими глазами было бы красиво, если бы его не портил
открытый пьяный рот.
«В самом деле, как здесь скучно!» — подумала Женни, поправив бретели своего платья, и стала смотреть в
открытое окно, из которого было видно колосистое
поле буревшей ржи.
В часовне было почти темно. Осенний свет скупо проникал сквозь узенькое, как бы тюремное окошко, загороженное решеткой. Два-три образа без риз, темные и безликие. висели на стенах. Несколько простых дощатых гробов стояли прямо на
полу, на деревянных переносных дрогах. Один посредине был пуст, и
открытая крышка лежала рядом.
Что теперь время дачное, и
поле для наблюдений самое удобное, потому что на дачах живут нараспашку и оставляют окна и двери балконов
открытыми.
Минута была самая решительная: она ждала своего героя, и он явился. Шубы, которыми был закрыт всеми позабытый Ахилла, зашевелясь, слетели на
пол, а сам он, босой, в узком и куцем солдатском белье, потрошил того, кто так недавно казался чертом и за кого поднялась вся эта история, принявшая вид настоящего
открытого бунта.
— Это что? — закричал он, поставил Антошу на
пол и показал ей его
открытое тело.
Передонов оттолкнул Володина. Володин грузно свалился на
пол. Он хрипел, двигался ногами и скоро умер.
Открытые глаза его стеклянели, уставленные прямо вверх. Кот вышел из соседней горницы, нюхал кровь и злобно мяукал. Варвара стояла как оцепенелая. На шум прибежала Клавдия.
Журналистика —
поле для всех
открытое, где всякий может свободно оправдываться, опровергать и даже в свою очередь клеветать.
В тёмный час одной из подобных сцен Раиса вышла из комнаты старика со свечой в руке, полураздетая, белая и пышная; шла она, как во сне, качаясь на ходу, неуверенно шаркая босыми ногами по
полу, глаза были полузакрыты, пальцы вытянутой вперёд правой руки судорожно шевелились, хватая воздух. Пламя свечи откачнулось к её груди, красный, дымный язычок почти касался рубашки, освещая устало
открытые губы и блестя на зубах.
За ручьем, в полуверсте налево начинался огромный казенный лес, но, в случае чего, до него пришлось бы бежать по
открытому, голому, стоявшему под паром
полю.
Справа от дороги земля пропадала в неподвижной, теплой мгле, и нельзя было увидеть, что там: лес или
поле; и только по душному,
открытому, ночному запаху вспаханной земли да по особенной бархатной черноте чувствовалось
поле.
Отдавая ему револьвер, она захотела проверить, хорошо ли он стреляет, и уговорила Якова выстрелить в
открытую печку, для чего Якову пришлось лечь животом на
пол; легла и она; Яков выстрелил, из печки на них сердито дунуло золой, а Полина, ахнув, откатилась в сторону, потом, подняв ладонь, тихо сказала...
Выношенного ястреба, приученного видеть около себя легавую собаку, притравливают следующим образом: охотник выходит с ним па
открытое место, всего лучше за околицу деревни, в
поле; другой охотник идет рядом с ним (впрочем, обойтись и без товарища): незаметно для ястреба вынимает он из кармана или из вачика [Вачик — холщовая или кожаная двойная сумка; в маленькой сумке лежит вабило, без которого никак не должно ходить в
поле, а в большую кладут затравленных перепелок] голубя, предпочтительно молодого, привязанного за ногу тоненьким снурком, другой конец которого привязан к руке охотника: это делается для того, чтоб задержать
полет голубя и чтоб, в случае неудачи, он не улетел совсем; голубь вспархивает, как будто нечаянно, из-под самых ног охотника; ястреб, опутинки которого заблаговременно отвязаны от должника, бросается, догоняет птицу, схватывает и падает с добычею на землю; охотник подбегает и осторожно помогает ястребу удержать голубя, потому что последний очень силен и гнездарю одному с ним не справиться; нужно придержать голубиные крылья и потом, не вынимая из когтей, отвернуть голубю голову.
Кончится беседа, — я иду к себе, на чердак, и сижу там, у
открытого окна, глядя на уснувшее село и в
поля, где непоколебимо властвует молчание. Ночная мгла пронизана блеском звезд, тем более близких земле, чем дальше они от меня. Безмолвие внушительно сжимает сердце, а мысль растекается в безграничии пространства, и я вижу тысячи деревень, так же молча прижавшихся к плоской земле, как притиснуто к ней наше село. Неподвижность, тишина.
Напротив него, на диване, сидела Уситкова, по-прежнему в блондовом чепце; толстый муж ее стоял несколько сбоку и тоже ел персик; на одном из кресел сидел исправник с сигарой в зубах, и, наконец, вдали от прочих помещался, в довольно почтительном положении, на стуле, молодой человек, с
открытым, хотя несколько грубоватым и загорелым лицом, в синем из толстого сукна сюртуке; на ногах у него были огромные, прошивные, подбитые на подошве гвоздями сапоги, которые как-то странно было видеть на паркетном
полу.
Уже Румянцев не был главным, деятельным начальником; но дух его в Российских армиях — и неверные, увидев их, вострепетали; они узнали прежних своих разителей, узнали по их быстрым движениям, смертоносным громам, сокрушительным ударам; бежали с
полей открытых, милых геройству, страшных робости и заключились в крепких оградах.
Маленькая запачканная девочка мела
пол; у
открытого окна сидели две, как я полагаю, старшие мастерицы, из которых одна была худая и белокурая, а другая толстая, маленькая, черноволосая и с одутловатым лицом.
В рабочем кабинете с наглухо закрытыми черными шторами горела на
открытой конторке керосиновая лампа, мягко и зелено освещая вороха бумаг на
полу, на кресле и на красном сукне. Рядом в большом кабинете с задернутыми двойными шторами нагорали стеариновые свечи в канделябрах. Нежными искорками поблескивали переплеты в шкафах, Александр I ожил и, лысый, мягко улыбался со стены.
Одна его половина, которую я называю береговою, по преимуществу должна бы быть хлебопашною:
поля открытые, земля удобная, средство сбыта — Волга; а выходит не так: в них развито, конечно, в слабой степени, фабричное производство, тогда как в дальних уездах, где лесные дачи идут на неизмеримое пространство, строят только гусянки, нагружают их дровами, гонят бог знает в какую даль, сбывают все это за ничтожную цену, а часто и в убыток приходится вся эта операция; дома же, на месте, сажени дров не сожгут, потому что нет почти ни одной фабрики, ни одного завода.
Иван Ильич все еще стоял в дверях, не двигаясь ни шагу вперед, а между ним и гостями все более и более очищалось
открытое пространство, усеянное на
полу бесчисленными конфетными бумажками, билетиками и окурками папирос.
В
открытых помещениях видно, как горшечник лепит, сапожник скоблит кожу, прядильщицы и ткачихи работают, сидя на
полу, мастер высверливает большую алебастровую вазу, столяр клеит богатую мебель, кондитер продает финики, сиропы, печенья, пряности; в харчевне жарят на вертеле гуся, и обыватель, усевшись на низенький табурет, приготовился приняться за гору кушанья, стоящую перед ним; в это время цирюльник наскоро бреет ему голову.
Больная уже оделась. Она стояла, тяжело дыша и неподвижно глядя в
пол широко
открытыми глазами.
Отца Наташа видит мало и редко… Сам Андрей не знает, как держать себя с дочкой-барышней… Смущается, будто робеет даже. Но Наташа любит отца. Любит его
открытое лицо нестареющего красавца, его мозолистые руки, его зычный голос. Любит Наташа до безумия птицей лететь в быстрой тройке, управляемой отцом, по покрытым снегом
полям Восходного… Рядом француженка m-lle Arlette, живая, молоденькая, веселая, как ребенок… Впереди отец… Стоит на передке тройки, гикает, свищет на быстрых, как ветер, коней.
На том месте, где он рос, стоял большой пень,
полый внутри и на одну треть
открытый с нашей стороны.
Александра Ивановна писала пред старинным овальным столом, утвержденным на толстой тумбе, служившей маленьким книжным шкафом, а майорша Катерина Астафьевна Форова, завернутая кое-как в узенькое платье, без шейного платка и без чепца, сидела на
полу, лицом к
открытой двери, и сматывала на клубок нитки, натянутые у нее на выгнутых коленах.
По
полу, через всю переднюю, лежала чуть заметная полоса слабого света и ползла через
открытую дверь в темный кабинет и здесь терялась во тьме.
На дворе уже была ночь, звезды сияли во все небо, ветер несся быстрою струей вокруг
открытой платформы и прохлаждал горячечный жар майорши, которая сидела на
полу между ящиками и бочками, в коленях у нее помещался поросенок и она кормила его булочкой, доставая ее из своего узелочка одною рукой, меж тем как другою ударяла себя в грудь, и то порицала себя за гордыню, что сердилась на Лару и не видалась с нею последнее время и тем дала усилиться Жозефу и проклятому Гордашке, то, подняв глаза к звездному небу, шептала вслух восторженные молитвы.
Он умолк и задумался, тяжело глядя в
пол: так, вероятно, смотрят люди в глубину собственной могилы. И я понял, чего боялся этот гений, и еще раз преклонился перед этим сатанинским умом, знавшим в мире только себя и свою волю. Вот Бог, который даже с Олимпом не пожелает разделить своей власти! И сколько презрения к человечеству! И какое
открытое пренебрежение ко мне! Вот проклятая щепотка земли, от которой способен расчихаться даже дьявол!
Нет никаких сомнений, она вне сарая. Ни спящих солдат, ни бледного фонаря нет уже перед ней. В серых сумерках осеннего утра слабо намечается
поле… Там справа холм, гора, вернее,
открытая ими, ей и Игорем, нынче ночью. Но она пуста, увы! На ней нет и признака русских батарей… Значит, не успел Игорь, значит…
Они пошли по коридору. Варвара Васильевна тихо открыла дверь в арестантскую. В задней ее половине, за решеткою, сидел на
полу больной. По эту сторону стоял больничный служитель Иван — бледный, с широко
открытыми глазами. Маленькая лампочка горела на стене. Варвара Васильевна шепотом спросила служителя...
Одна вздыхала и крестилась, что бы ни показывал монах: светскую картину, портрет, мозаичный вид флорентийской работы; а когда его приперли сзади к заставке
открытой двери в крайнюю светелку с деревянной отделкой и зеркальным потолком, где владыка отдыхал в жаркую пору, одна из старушек истово перекрестилась, посмотрела сначала на соломенную шляпу с широкими плоскими
полями, лежавшую тут же, потом на зеркальный потолок в позолоченных переборах рамок и вслух проговорила слезливым звуком...
Если ночью подойти к окну, то увидишь
поле —
открытое, свободное, темное
поле.
То, что один человек дольше проходил через
открытое мне
поле зрения или другой быстро прошел через него, никак не может заставить меня приписать больше действительной жизни первому и меньше второму.
Мы долго молчали. Катра повернулась спиною к окну. От
полей шляпки падала тень на ее лицо, но мне казалось: я вижу его с широко
открытыми, светящимися глазами. Как будто она, насторожившись, жадно прислушивалась к чему-то внутри себя, чего не могла расслышать. Мне вдруг стало странно: зачем она здесь и зачем молчит?
Перед царем с
открытым лицом и смелым взглядом стоит Иван Кольцо, имея по правую руку князца Ишбердея, а позади себя пятерых казаков-товарищей. Громко и явственно читает он царю грамотку Ермака Тимофеевича. В переполненных царских палатах так тихо, что можно услыхать
полет мухи. И царь, и его приближенные недвижимо, внимательно слушают посланца, привезшего радостную весть.
Это произошло отчасти от сумрачной окружающей местности, ставшей более
открытой и не бросавшей на нее мрачную тень, и, наконец, от отворенной двери, вымытого
пола, стекол и даже стен. Беседка как будто даже манила к себе гуляющего. Такое, по крайней мере, впечатление произвела она на князя Сергея Сергеевича.
Лошадей пускали табунами на луга или засеянные
поля как попало; сами ратники располагались десятнями (артелями) в виду воеводы, варили себе в опанищах (медных котлах) похлебку из сухарей и толокна, пели песни, сказывали сказки — и все под
открытым небом, несмотря на дождь и снег, на мороз и жар.
Екатерина, кроме того, посещала и окрестности Москвы, села Покровское, Семеновское и Преображенское, где деревенские девушки, в праздничных сарафанах, с
открытыми головами, в цветных косынках, а молодицы в шелковых шубках, в киках с дробницами, с веселыми песнями водили хороводы. Любила государыня посещать и Сокольничье
поле, где ее увеселяли настоящие цыгане: пели, плясали, показывали ручных медведей.
— Здесь чудесно! — сказала Анжелика Сигизмундовна, окидывая взглядом окружающую ее скромную обстановку и полной грудью вдыхая свежее благоухание лесов и
полей, врывавшееся в
открытые окна.
Петр Иннокентьевич лежал недвижимо на
полу, возле
открытого денежного сундука. Марья Петровна стала перед ним на колени и наклонила голову к его груди. Сердце старика слабо билось.
Один раз в таком состоянии он решил лишить себя жизни. В камере был душник, на котором можно было утвердить веревку с петлею и, став на койку, повеситься. Но не было веревки. Он стал разрывать простыню на узкие полосы, но полос этих оказалось мало. Тогда он решил заморить себя голодом и не ел два дня, но на третий день ослабел, и припадок галлюцинаций повторился с ним с особенной силой. Когда принесли ему пищу, он лежал на
полу без чувств, с
открытыми глазами.
Вдова быстро встала с постели, спешной рукой затворила за улетевшею бабочкой
открытую раму и молвила: «Грех мне! не честь мне; не след мне валять по
полу его подушки!»